Йован Дучич

Спит бойкая раньше река, рассеянная во мраке,
Мертвая, белая. Замерла, тусклою тиной убитою.
Нет ни волны, ну, хотя бы, какие-то знаки,
Нет ни птичек речных, в тростнике я один стою.

Только колеблются в незамутнённой тьме
Две-три звезды в сплошной глухой пустоте
Тишь поднимается вверх по шаланды корме
Зеркало рощи густой в почивающей высоте.

Когда сияние к небу мрачному вверх вознесётся
И этот далёкий шум остановится в уединении,
Благоухание лип молодых долиною пронесётся
И душа разорвётся в тёмном ночном окружении...

На суше сосны и кипарисы шепчутся днём долгим
Янтарное солнце палит, с небом синим споря,
Поднимается сверху леса и над скалистым берегом
Соленый лазуревый запах весеннего моря.

Лиловые горы, гранитные глыбы до небосвода,
видятся в светлой пучине ровной и без волны,
море чуть шелестит, скалы целуя на месте отхода;
Небеса алой краской покрыты, будто пристыжены.

Солнечный луч дребезжит над шипучим песком,
А над водой мерцает серебристая чайка отблеском.
И безразличные скалы на побережье морском
Свежею пахнут рыбой и синеватым вереском.

Тихо всё так. Как и в душе смиренной моей,
Бесконечно глядящей в безбурное чистое море.
Лес олеандра, лиловые горы вдали чуть мутней,
И блеклая тёмная даль, встающая на косогоре.

Немо стоят незабываемые сады и каменистые берега.
Солнце печёт. Где в самом деле найти столь желанную зелень?
И не шумит уж волна, принося с собой пёстрые жемчуга.
Чайка блестит. Всюду спокойствие и расширяется полдень.

Оледенела сельская колокольня, голову вниз склоня.
Небо бело. Зяблики сели на изгородь кладбища у плетня.
Ни ветра, из леса пришедшего, в храме в колокола звоня,
За крестами и за холмом завывшего, Божий мир леденя.

Не остановился перезвон, что бьёт набат каждый час,
Просто, часы все замерли, и он постепенно угас,
Показывая посередине долины смерти немой,
Час, когда умерло время. Просто ушло домой.

Мирна, как мрамор, и холодна, будто тень,
Ты тихая отроковица, которая нежное сердце пронзит.
Оставь проигравших, и будь тверда, как кремень,
Не будь словно та, что на улице грязной дерзит.

Не жемчуга с разноцветною лентой цветной,
Жёлтые розы вплету я в волос твоих вихри:
Чтоб всех привлекать, будь для них недостижимой,
Чтоб не жить для других, внимательней всё осмотри.
Горестной будь от безмерных собственных мук,
Со страдающим лишь благосклонно поговори.
Будь непорочной, ведя за собой тысячи потных рук.

Стой равнодушно, когда вокруг своего тела,
Вместо богатого облачения, ты разглядела
Движущийся и обволакивающий туман.

День мутный, замученный, небо смотрит притворно.
Над грязной водой тает отблеск вечерних лучей.
Часовщик глобальный берётся за дело проворно:
Ушедшие розы, стали бывшим светом очей.

И когда они вновь откроются... С тополя упадут
Последние мёртвые листья. Мир оккупирует тишина.
Остановится всё, пока как прежде часы не пойдут.
Сверху ветвь упадёт, не устоит под сенью древа она.

Набат теперь зазвучит безобразным басом,
Он грянет из мест, где рушатся ветхие тополя,
Весь суходол зальётся трагическим хаосом,
Мрачной тревогой весь мир пополам разделя.

Верба одна, на вершине мира, всеми оставлена.
Распустила зеленые локоны, омывая в море.
Похожа на нимфу, которая в мир отправлена,
И одиноким деревом стала, чтобы стенать о горе.

Слушает песню скала, когда солнце восходит,
Конвульсию струй потока в вечера окончании,
Она, застывши стоит, там, где каждый блудит:
Изгибы туч, дуновение ветра, волны горячее дыхание.

Она беседует с ними, дав каждому по разговора итогу,
Ветру вручит свой листочек, ветку какую волне:
А себе оставляет всего лишь чуть-чуть, лишь немного.
Печально бранится жизнь. Верба осталась наедине.

Набухли в возвышенности среди тишины
Свинцовые и холодные осенние небеса.
Пашни пустынны; с лужков вышины
Сумерки мрачные сходят. Не слышны голоса.

Будто какая-то нежилица, протекает река монотонно,
Скелет от вербняка согнулся в скрытой её лощине.
Слышно, как кто-то рыдает надсадно и сонно,
Ветер пронзительно плачет на хворостине.

Страшная стужа сковала всё вместе с гниющей стернёй;
Тропки грязны, вязнущи и болотисты стали дороги.
Бледные птицы мелькают, кричаще, над тусклой землёй
И мёртвый лес. Всё молчит... Всё полно тревоги…

Отчего же мне снятся лишь грусть, печаль и уныние.
Ни о чём не жалею, не витаю я за облаками;
Но, почему же, так тянет последовать в уединение,
Чтобы где-нибудь плакать часами, днями, веками…

Небо пустынно; вечер течёт, как нельзя тусклее,
Где-то мерцает последний луч солнца света,
Венера одна старомодно стоит на пустынной аллее,
Нагая, без фигового листочка, считай, никак не одета.

Вечер нежно омоет белое тело. Природа её одела
В аромат свежей розы и чистой росы полевой.
Лунный проблеск осветит чело, чтобы стало бело
Иней полночный ляжет на волосы синевой.

Так не одевшись, на чудо надеется, а взглядом невинно переживает,
К небу взывая, она к богам обращается, безмерной тоски полна.
В пустом небосводе девка бесстыдно всем телом плутает,
Вознося к небесам обнажённые груди и непокрытые руки она.

Так убедительно ярко и эта ночка исчезнет,
Ветер подлунный дремлет и ласково веет.
Не помнят Небо с Землёю… Никто не узнает
О языческой страсти посередине мёртвой аллеи.

Она вернётся снова, когда листья опять падут,
Когда ветер солёный к берегу прикоснётся,
Как память о днях, которые мимо пройдут,
Бледна словно идол, вся в чёрном, она вернётся.

Ее бархатный шаг будет траурно дополнять
Шорох осенних вод. Но призрак её мерцает,
Её лоб бел как мрамор, и никому не дано узнать
Откуда она упала и кого из себя представляет.

Так душа осени, что после протяжных разлук,
Наполнит волненьем других молчаливых мук
Нас, мёртвый сад, и слабеющую природу.

А если старого рояля она коснётся своею рукой,
Музыка будут черна: воцарится такой покой
Будто бы ночь спустилась по небесному своду.

Наступит час священный, последний,
Когда мы шли накануне дорогой прямой,
Придёт период конца путешествий,
Как говорится, уже нам пора домой.

Глядя в черту, и глаз свой прищуря,
На границе, где тьма и свет замолчали,
От печали слёзы внутрь себя умеря,
Столкнувшись с тем, что мы, не встречали.

Погожим утром, носясь друг за другом по кругу,
От начала к концу реки. Когда уже сумерки невдалеке,
Когда лунный свет, выводя мраморную дорогу,
Спустится тусклым фонариком вниз к уснувшей реке.

Когда подойдёт священный час возвращения,
Устав, нашу встречу мучительно долго ждать,
Наступит миг, когда надобно этой свече угасать,
Уже пора нам домой. Достаточно посещения.

Небеса были сумеречны и растрёпаны,
Сыро стало в слабой комнатной полутьме;
Они из забытого сада были услышаны
Звуки дождя. Мы были одни. Во всей кутерьме.

Фальшивил сквозняк о несчастье песню.
На лице, из шёлка и щеках, как коралл,
В глубоких глазах её, припоминаю,
Отчаянный вечер медленно умирал.

Мы были безмолвны, но кажется мне,
Что в этот вечер в молчании длительном,
Брошенные в безбрежной сплошной тишине,
Мы истории наших душ открыли доверительно.

Самые тайные мысли в сердце больное бьющие
И страх от душевных страданий, навечно исчезали...
Слушали в эту тревожную ночь мы раскаты поющие.
Песне ветров и мелодии ливня мы молчаливо внимали.

Печаль унесла меня к мыслям грустным
В поле далёко. Где травы полны росы.
Печальные вербы стоят над течением мутным,
Свежие ветры им треплют зеленые волосы.
Запад далёкий светится бликом дрожащим
Бывшего дня последний тускнеет пламень.
Край небесный сделался вдруг молчащим
Тьма покрыла собой лес и реку, цветок и камень.

Вот то место, откуда шлют последний привет.
Лежат приятель к приятелю и к соседу сосед,
Пока небосвод оставляет заоблачный свет,
Старушка-часовня за ними уходит вслед.
Село засыпает, от огней горящих, вскоре оно отвернётся.
Ночь наступает. Всё клонится в сон... Как дитя незаконное,
Между селом и погостом извилисто тропочка тянется,
Бледная вся, неопрятная, куцая, вечно бессонная.

Они встретились там, где восходят зори,
На эфирной тропке, где Солнце светает
Душа, что пела, в небесном хоре
И ангел, что в мир иногда залетает.

Ангел возвышенно излагал историю
Чародейства садов небесного царства,
А душа тайны всей Земли пела арию:
Любви и смерти божественного лекарства.

И райский ангел ухмыльнётся вскоре
Царству вечности в домашнем соборе.
А душа всплакнёт о ненужном напоре
Света и тьмы в обречённом споре.

Вопль эмбриона: я не могу, я хочу быть вверху,
Из темноты беспросветной к высокой вершине!
От пухлой груди устремлюсь я к изысканному стиху
О Солнца великого бесконечной махине.

Расправив крылья, нужно на свет родиться,
От страшной боли, бесконечной крови и муки!
Звёзды блистательные опередив, торопиться
Первым прибыть, услышав могучего Солнца звуки.

Я болен от недуга, что терзает меня изнутри!
Но я поборю его, ждите солнечного младенца!
Я навещу этот мир, когда вспыхнет огонь зари
Слепяще пылающего человеческого сердца.

Плод плачет о цветке, что опадает,
Река об отливе, чёрная тьма о свете.
О пламени солнечном звезды рыдают,
Подымающийся закат грустит о рассвете.

Улыбка дана для наслажденья беспечного,
Крылья для бессмертного царства света.
Рыдают глаза, запросивши счастья вечного.
Гибель плодов урожая ради победы лета.

Юдолью той, где зерна сумрака прорастают,
Лесом этим густым сфера небес управляет.
Звезды, что падают, так нестерпимо блистают,
Смерть знает, что и погибель ярко сияет.

Они живут на черте вечности,
В финале печали и пира,
Вершины смерти бесконечности,
И ледяные озёра мира.

Что нас ожидает, там, на грани?
Это главнейшая тайна природы.
Граница двух красот этой жизни
И двух сует! Это что? Выбор свободы.

Это немой перекресток неверья и веры,
Мост и наше желание прочь от него уйти
Рубеж, за которым спрятаны две химеры -
Нежности жизни и постоянства смерти!

Я знаю, хранит молчаливый предел
Припасённые звуки небес и света.
И черный полночный росток захотел
Цветных колоритов палящего лета...

А страшный рубеж этот что означает?
Что отделяет движение от тишины?
Это бурные воды, которые наступают,
Лишь руины оставив из-за своей спины.

В этой суетной гонке я всё проиграл:
Всех соратников и мне принадлежащие галеры.
Кто у этой вселенной время украл?
Что здесь? День или ночь? Небеса молчаливы и серы.

Глубоки ль в векторе том трагическом
Господи, прорывы миров твоих провалами?
Ловушкой, скрытой с царским блеском,
Меня золотыми травили бокалами.

Блестящие звёзды мне ты изображал,
Сверканием дивных небесных равнин,
Капкана, мне холодящего душу, я не знал:
Этих подземных подвалов тёмных глубин.

Пускай отворятся отринутые пути,
Вернётся дыхание Солнца сияющего.
Море спокойствия ты своего возмути,
Каплями ливня, ночь дополняющего.

Долго в мутном потоке воды мрак купает
Запоздалую утреннюю звезду. Уже светает,
И кругом всё становится страшней, и глупей,
Не видно нелепости всем понятных вещей.

Пролетели часы, сейчас и звезда пролетит.
Волны реки исчезнут в арке моста местного.
Всю эту ночь я ждал, что он меня посетит…
Высматривал гостя какого-то неизвестного.

Все копья утра горят шириною неба,
Натюрморты дня по длине долины...
Простой обед из вина и хлеба,
И свеча по центру стола середины...

Мог ли он миновать в постоянном поиске
Мой скромный порог на туманной тропке?
Я сижу и жду затянувшимися ночами
Путника неизвестного мне с новостями.

Выбрали чёрные армии ночью пути вражды,
Чёрные флаги тьмы на чёрных древках реют;
Ветром сносило всё, вплоть до последней звезды,
Срывало последние листья, если расти посмеют.

Полночным чёрным птицам никак не спится
Они наблюдались над облаками уже три раза;
В мёртвом порту маяк не желает светиться,
Плывущее судно, одолела мощь чёрного сглаза.

Ураган этот чёрный будет реветь всю ночь,
Чёрные ливни польют. Чёрные тучи будут скверны.
Пока тьма не закончится и не отправится прочь
И не придёт рассвет с наивными глазками серны.

То, что зовёт нас в мрачных стонах,
Что есть мочи на пороге могилы,
Бесконечно и вечно, часто без силы,
Ночью умрёт на далёких склонах.

В печальных и круглых глазах подсолнуха,
Что немо сопровождают блудные небеса,
Все наводненья и невероятная засуха,
Все беспокойства и нежданной радости адреса.

Лес в панике перед сгустившейся тьмой:
"Бог слишком мало властвует озаряющей,
В светлости она лишь полоской видимой,
И только это одно стоимость всех вещей!..

Всё, что живет в пучине царящей тьмы
С немым проклятьем на свет упало!
Кто вверх не глядит, результаты видны,
Там ничего не стало, Солнце не засияло!.."

Восточные короли, в золото облачённые,
В сторонке стоят, что-то сердито бурча.
Солнца жрецы, мраком густым удручённые,
Взывают к нему, в тёмный час, под нос лепеча.

Большие и грустные глаза подсолнуха
В моём огромном открытом светят в оконце,
В жарких лучах раскалённого воздуха
Тени спускаются вниз, нагреваясь на солнце.

Вымирает ночью всё в садовой клинике,
Сияют лишь ряды смеющихся подсолнухов.
И будет теперь в этом радостном смертнике
Память жаркого летнего солнца сполохов.

Я знаю о закатах, что безмолвными кажутся,
Когда шум Земли исчезает совсем без следа.
Сердце лишь на время тогда остановится,
Душа же в потёмки глухие уйдёт навсегда.

Я знаю о той многозвёздной ночи,
Когда свет на Земле полночной король,
Чашу дольёт неслыханной неудачи,
Покажет космической бездны боль.

Я знаю любовь, которую скроешь
В сердца горящего пылающие палаты,
От грустной песни невольно заплачешь,
Во время весёлой слышатся смеха раскаты.

Я знаю о чаше той, что долита горестно,
Томительной осени и заторможенной:
Когда от зябкости держатся все совместно,
А души одни разрозненно и уничтожено.

Заря кресты над могилками посеребрит,
Они словно планируют и вверху всё расцвело.
Спустилось белое стадо утра. Заря озарит
В воскресенье иссохшее немое село.

В залитой светом церкви запалённую взяв свечу,
На перекрестке мира, при нежном Солнца восходе,
Она помогает всем: убогому нищему и богачу,
Оживление танцу внося в любом хороводе.

Народ уйдёт, когда ночь наступит, смекаясь,
И полного месяца спустится с гор тишина.
Они направятся к дому, тяжело спотыкаясь,
От пекущего солнца и хмельного молодого вина.

Весь путь, разгромив противника,
Они проходили, как армии тьмы.
И в ночь незнакомого муравейника,
Будут храбры и отважны, как львы.

Этот кровавый бой их сделает братской могилой,
За собой оставляя лишь смерть и холодные тени.
Всех мертвецов сметёт он метлой невесёлой,
Забирая смазливых женщин и ценные дребедени.

Они возвратятся назад умиротворённо тогда,
Когда завершатся, истекшие кровью, расправы.
Когда исчезнет с кроваво-красного запада
Большое и страшное солнце их грозной славы.

Все небо в него одного вместилось,
Тени его все пропасти превосходят.
Все обширные поля в разы сократились,
И поток муравьев из него исходит.

Проходя через гриву его блестящую,
Смертельно-чёрная рождается заря.
Увидишь на нём лишь сову гостящую -
Неведомого и мутного ночи царя.

Стоит под солнцем и во время дождя,
Как крепость посреди чистого поля.
И гром бежит от него, как от некоего вождя,
Исчезла бы и Земля, будь на то Божья воля.

Дождь исчезает и убирается вон загадочно ясно.
И открывается небо, обильного ливня век краток.
Дикие утки гогочут шумно и громогласно,
Оливковый холм набит битком толпою улиток.

Прощальный туман солнце яркое поджидает,
Лебеди звучно стенают в грязи растущей зари.
Ярый поток со скал жёлтый песок разрушает,
А яркий свет янтарного злата сверкает внутри.

С глубокой части свода небесного источника
Рождается он с восхода лучезарного слезами,
Во взлёте мечты прорастающего подснежника,
Апрель, с большими лазурного цвета глазами.

Сквозь мрак уже Млечный Путь светлел...
Сова была вся словно из шёлковых змеек.
Объятый жаром взгляд её пламенел,
Взращивая знойной порой чародеек.

С целого небесного склона свет
Сверкнёт в ночи на одно мгновение,
Чтоб получить равноценный ответ:
Чтоб Землю она осчастливила тенью…

Вы найдёте её в далеке от дороги,
Там, где наткнуться и не ожидали.
Весь космос умолкнет в немой тревоге,
Чтобы звучанием зычным все обладали.

Он движется, впрямь, странно весьма,
Вселяя страх первого дыхания и течения.
Как только он спускается наземь с холма,
Послышится вальс урагана рождения.

На болотистом изовьётся просторе.
Ещё немного, и переплетётся в косу.
Женщины на корме предчувствуют горе,
С жутким плачем они улетят к утёсу.

Гора вниз скользнёт, и река замёрзнет...
Но сразу, лишь ночь навестить завернёт,
Соломка у тростника протяжно застонет,
И потерявши пожухшие листья, умрёт.

Большая, вдумчивая и темная,
Стоит, неведомая, как трава;
А в ней бурлит криница горная
И ночью дремала одна сова.

Одиноким, ударило молнией, словно в грозу
В первой секунде солнечного сияния,
Блеснувшие стремена пусть будут внизу,
Как тяжкий отблеск немого отчаяния.

А ночью всё небо затянет шальной ураган,
Подхватится власть мучительной тишины,
Звёзды всю ночь будут спорить: - Так, где же обман?
Где корни разъединения этой прекрасной страны.

Растерзанная земля хочет криком кричать,
Жарит в день Святого Ильи солнца огонь.
Русло реки выбирает позёвывать или молчать,
Лист на ветке сухой, улетит, его только тронь.

Даже дыхания ветра лес допустить не смеет.
Вечер. К небесам потянулась высохшая лоза.
От зелёной стоящей воды поэзией веет:
- В финале вечера, наконец-то, грянет гроза.

Юг уже мрачный, сверкающий, но неожиданно
Дождь затихает там, где тянется виноградник...
Нищему и убогому селу, лишь заполыхав туманно.
Мелькнёт ужасный голод - апокалипсиса всадник.

Уже неделю нудный дождь накрапывает,
Гора осадка мутного над рекой повисла.
Тоскливый день натужно похныкивает,
Словно лампада, тлеющая, без капли масла.

По воздуху низкому крылья свои развевает
Голубиная стая, мечется глухо, пока не умрёт.
Мутная жидкость словно с неба стекает,
И уже с полудня вдруг темнота упадёт.

Окошки ослабевают, измождённая ночь зевает.
Нелепая. Это привычно в столь поздний час.
Вестник пришедший, вашу судьбу скрывает,
Стены полны ядовитых змей. И свет погас.

На поле пшеницы пылает жара палящая,
Июль всё убивает, нимало нет тени.
Песню знойного солнца поёт пчела жужжащая -
И слова её, будто бы, из горящего пламени.

Попытка холма изыскать дыхание невелика.
Леса участок мечтает в тени притихнуть.
И ещё до захода смертельного солнца река
Хочет навек, от верха до дна, пересохнуть.

Колосья готовятся наземь упасть,
Листва у сухого пня съёжилась заранее
Сегодня наша планета познает всласть
Прекрасную смерть, в света солнца сиянии.

Я помню пути, что прошёл под парусом,
Что духом морским до краёв наливался.
Чей облик волшебный не был минусом,
Чей образ в плавании лишь улучшался.

Те острова, где поля цветущие благоухали
Красноватого мне незнакомого цветочка,
Где надежды несбыточной стаи слетали
С земли плодородной, с каждого комочка.

Где неприступные дикой природы пагоды
Держат открытого неба гремящий свод;
Где отдают, как лесные сочные ягоды,
Загадки Солнца свой бессмертный плод.

Впервые небо тут блёстками засияло
На человеческое наслажденье и боль;
Ходим туда, где всё крепло и процветало,
Сам Бог и я непроходимого тоннеля вдоль...

Стремлюсь я вдаль, к неведомым мне причалам,
И до блистающих звезд мой парусник долетел.
Но я всё держу, дирижируя судна штурвалом,
Цветок красноватый, что намедни в руках вертел.

Когда мой прах, Господь, превратится
В нагромождение золы земной,
Тогда не будет больше границы
Между тобой и между мной.

Когда пропадёт кабала двух начал
Духа и тела, добра и зла.
В посмертной жатве, что я собрал,
Любая сущность уже умерла.

И туманным творением становясь,
При развороте к пройденному маршруту,
Я стану подобным тебе, возвратясь,
В первый же день и в ключевую минуту.

Носить в ладонях кусочек яркого солнца,
Идти, как упрямый небесный странник.
Сойдёт с постамента нечаянного переселенца
Земли таинственный вечный изгнанник!

Как полыхание нового дня встающей зари,
Задетого крыльями исчезающей ночи эфира.
Ветка мирты сломана, у нас специальные алтари.
Вечность грядущая не предоставляет мира.

Когда полночные небеса озаряются долгожданным вечером,
Слышно, как звёзды беседуют между собою, мигая:
- Я сияю лишь для счастливых, - та, что первым номером,
- А я горю для несчастных, - признаётся, краснея, другая.

- Я сверкаю для королей, - третья высокомерно вещает,
- Я поблёскиваю храбрецам. - А я свечу тем, кто в неволе.
- Я друг в друга влюблённым и всем, кто того пожелает!
- Освещаю кладбища, - бросает некая, надеясь в расколе.

- Я хочу сгорать для тех, кто не знает конца
Привнести светлость в эти глубокие реки:
Буду светить для тех, кто имеет сердца
Я засияю, по-настоящему, лишь в человеке.

Я путник, что отправляется в путь
С самого первого раннего рассвета,
Дороги изменятся сразу же, стоит шагнуть…
В скитании вечном меж звезд я, словно комета.

Момент и вечность, смерть и жизнь,
Вода и огонь, мёд и камень.
Вечный процесс, иногда и в стоянии,
Я иной, как скульптура в процессе ваяния.

При ярком солнце и в кромешной темени,
Как Слово чистое, когда-то брошенное,
Всех вечных качеств носитель семени,
Отдаваемого, словно одежда заношенная.

Сеятель и семя, тайна Слова и рождения,
Всегда было и есть одно и то же начало.
Единых законов коллективные решения
Подобны, во всём, что бы ни прозвучало.

Но в страданиях постоянных перемен,
Всемогущий! Дух мой среди дремот…
Первому утру, что найдешь ты взамен,
За чистым порогом начальных ворот.

Я прошел всевозможные направления
Звезд и термитов, повсюду с тобой ходя,
Всё обошёл. Я знал, что такое молчание
В роскоши и в богатой одежде вождя.

Сейчас опять я стучу в эту первую дверь
С которой я начал. Опять безнадёжно воплю,
Жизнь необратима, её не пройти без потерь.
Нет в ней источника, чтобы напиться! Терплю.

Мне с другой планеты копьё было брошено.
Если ты хочешь жить – тогда погибни!
Вернись с пути с головою скошенной,
К тому, которого не знаешь и имени.

Когда я миную жёлтый серп полумесяца,
Тогда с небесных льдин произнесённое,
Упадёт как капля, Богом проговорённое:
Когда прикоснусь я к ожиданию конца...
И пойму, что один под небесными сферами,
Станет серьёзной тревога перед барьерами.

Утро пылает, как жаром охваченные дрова,
Тысячи белых крыльев по морю видениями,
А Земля вся светла и покрыта знамениями,
Всюду выведены по валунам молитв слова.
Пред тайной великой, что жизни творили
Бессловесные вещи фразы проговорили.

Творец, сквозь бурю и через молчание,
Я слушаю каждый твой звук блистающий;
А жду, когда ты пройдёшь все пути,
Сквозь светлые комнаты рая в страдание,
В конце пути я, сам себя в отчаянии забывающий.
Господу нужно все те времена пройти
Чтобы прийти, как верное имя твоё называющий.

Заря встающая была залита кровью,
Первый дрозд на ветке пел дальше и тоньше.
Святой Георгий змея наделил нелюбовью,
Копьем серебряным гибельным утром пораньше.

К краю церкви кипарис прислонился,
Христова ягнёнка овца породила,
Евангелист Марк перед орлом извинился,
И Фёдор Святой простил крокодила.

Голубица ввернулась счастливой на Солнце,
С листьев деревьев струится святая вода...
Апостолы мимо прошли, неся девице,
Чистой Марии весть от нашего Господа.

Открылся глазам небесный престол,
Нисходит поток лучей с небосклона:
И сияет вечный и неземной ореол
Ягнёнка, представленного, как икона.

Вдруг стала несчастной и одинокой ночь,
Словно укрылась чёрным вороньим крылом.
С шипами острыми розы уходят прочь,
Решая жить завтрашним белым днём.

Остаётся личинке кокон свой запахнуть
Прясть шёлк для плаща монарха, как и вчера;
Воспламеняется звёздами Млечный Путь,
Густо охвачен сияньем небесного серебра.

Зерно в темноте лихорадочно прорастает,
Из него вырастит целый огромный лес!
А мозг мой шальное мышление атакует,
Раздумье, что мне не до солнца и не до небес…

Сгущаются потёмки ранние над рекой,
И мерцает звезда, сияющая на дне реки.
Осыпается с тополя вниз на траву покой...
Ангелы лодки гребут сквозь сумерки.

Исчезает с днём и большая часть меня,
Уводят куда-то вдаль пути запоздалые…
Цветочка летнюю молодость недооценя,
Приходят осени дни холодные и усталые.

Когда на мгновение кто-то задержится,
Его вещи найдутся в последнем сне -
С кем же исчезнет и где же поселится
Ледяная звезда, увиденная на речном дне?

Духи Солнца, как суховеи и как угрозы
Проникают на Землю с неба горящего,
Пропуская небольшие тяжёлые фразы
Пророка, горько и мощно вопящего.

Ночь обдаёт всё смертью и всё смолкает,
В тишине глухой не видны даже предметы.
Все фиалки из Пармы она распускает,
И огромных роз из Шираза букеты.

Есть на Земле благородные и злодеи,
Медленно Бог слезу свою вытирает.
Нечеловеческий крик Саломеи,
И вещий пророк, что о мире стенает.

Нигде даже пустошь не одинока,
Повсюду сердце человеческое рождается,
Везде, где поселится душа без порока,
Всё на человеческой крови в огонь превращается.

Где возникает боль, что чувствует человек,
Открывается пропасть бездонная, что зияет:
От одной слезы сына Земли текут тысячи рек!
И на каждой из них пророк восклицает.

Сердце моё золотым ключом
открывает замки неизвестных ворот,
Где безропотно зло и ударит мечом
Правда моя, что сквозь тайну зовёт.

И клевета из уст, что я прикасаюсь,
(Отрава в чаше причастия золотой,
опускает убийца секиру не сомневаясь),
Меркнут пути Господни пред пустотой.

Сияет день среди черных сосен,
Темнеет ночь среди белых лилий,
Облик Божий везде победоносен,
Неусыпно Господь от тебя ждёт усилий.

Моя вера была алтарём убита,
К сомнениям страх животный вынудил,
Чаша причастия была лишь отпита.
Предатель за мною всё время следил.

Дух примет хлеба и Христова пригубит вина,
Сердце дозволит, словом святым спасенье нести,
Стою пред висячим замком, а за ним тишина,
Словно пред градом, парящим над краем пропасти.

Первые ветры безумно дуют, с собой
Унося все цветочки и стебельки.
Достойны они и костлявой с косой
И звёзд со дна нечистой реки.

Здесь всё времени поджидает.
Еще один раз; и всё исчезает,
Увиденное здесь невольно впадает
В ту смерть, что невыносимо сияет.

Все глаза будто завуалированы
Молчащей зыбью немой красоты.
Вещи, словно бы заколдованы,
За порогами вечной мерзлоты.

Смысл бытия и угасания диалога
Откроет дух, что царит в человеке.
Это две стороны одного берега,
Из одного истока текущие реки.

Моя тень постоянно рядом со мной,
Огненный призрак и лазурный джинн;
Всегда впереди, с дисциплиной военной,
Как шпион, который со мною един.

Перед лесом перестаёт следить,
За лесом меня поджидает опять;
В церковь со мной не может входить -
Древний страх. Продолжает снаружи стоять.

Тот знак небесный, что засияет и упадёт,
Фраза небес что сходит логосом пасмурным!
Сколько продлится и как далеко зайдёт
Солнца игра постоянная с сыном земным?

Всё под небом будет и дальше сиять,
А тень и человек, как пара двойников,
На перекрестке остановятся постоять,
Освободившись от бремени своих оков.

Но предстоит понять, пока светит день,
Как две судьбы безраздельны навечно:
Ведь от Земли позначильней будет тень,
И лишь человек может жить бесконечно.

На моря тёмного немой бесконечности
Солнца сияют, что жизни освободят,
И грани смерти, где глазницы вечности
И в тот, и в этот свет неусыпно глядят.

Бездна за бездной, где б ни блеснула
Божественная равнина своею далью...
Пока тропа уходящая не замкнула
Цепь между вечным сном и земною явью.

Не будет планеты из двух половинок,
Между ужаса сна и усталости спора.
Карабкайся лихо, бодрый барвинок,
Бесшумной ступенью бледного мрамора.

Я никогда не кидал в Тебя каменья,
Ни в своём духе блеск Твой отрицал.
Прошёл я весь путь под твоим знамением,
Всюду звал я Тебя и везде Тобою дышал.

Со всех сторон Ты смотрел мне в глубину,
В молчании смирно голосу Твоему я внимал...
Я ноги Твои ублажал, когда чувствовал слабину.
Лишь за Тобою, Боже, вослед я ступал.

От Тебя никогда я не отгораживался,
Не был оставлен на дне всех одиночеств...
Тебе я клялся и перед Тобою каялся,
С наступлением вечера Твоих я искал пророчеств.

Твои церкви мне воодушевляли, даруя надежду.
Молитвам Твоим я повсюду звонил в колокола.
За сыном Твоим я других приведу ко Господу,
Устрою я так, чтоб толпа за Тобою пошла.

Создатель Солнца и нивы, и чудес вереницы,
Ты был Ожиданием, болезненным и методичным:
Всякая истина духа знает свободы границы,
Лишь Предвкушение останется безграничным.

Дни минуют и всё за собой сметают.
Кто сможет добиться их возрождения?
Они как сваты безумные пролетают,
На взбешённых, белых конях в движении.

Я раздвигаю свет стихами, они словно моря просторы,
Мимо проносятся рощи; им неведомы мира законы.
Там под их сенью кроются благородные горы
И сокровища, что охраняют озлобленные драконы...

Пройдёт всё одиноким неразрывным клубком
И любовь со страданием спрятанным,
С прозрачной вуалью, пажами со злым языком,
Новобрачной в золотой карете заплаканной.

Вовсе не принципиально, чтоб меч угрожал.
Кровь охвачена диким стремленьем мятежным.
Чтоб с каждым глоточком, выпитым пол дрожал,
Как деспот разгуливает с кубком белоснежным.

Как будто бы в этом пронзительном блистании,
Время вспять повернулось, годы перехитря,
И утром с незрелого свода, как заклинание,
Встанет впервые над миром юного солнца заря.

Через мой сад река прозрачная протекает,
Святая и невинной водою блистающая;
В исчезающем вечере умирающее расцветает,
Свет возникает со дня, сегодня происходящего.
Светлого слова, что Бог в небесах начертает,
Почву дикого Ханаана потомством плодящего.

Виноградник ещё не даёт цвет,
А черешня уже верхушками отцветает.
С горной округи струится утренний свет.
Рассвет для мира всего огневой пылает!
И кто нас заклятым противником считает
Нам коня в этот час небесного оседлает.

На янтарном песке небольшого садика,
Залитого вспышками тысячи солнышек,
В час жаркого и блестящего праздника,
Блуждает лучик - один из небесных чад.
И равнодушно царапает краем пальчика
Человеческий век и дорог Земли громад.

На чём я строю святыню, на чём?
На нечистоте, песке или камне?
Зачем этот грозный ангел с мечом?
Нуждаемся я или брат мой в охране?

Между двумя противоположными берегами,
Кровавый и скованный своею страстью,
Кого хочу встретить я, утомившийся бегами?
Убийцу или пришлого с доброю вестью?

Господи, мне знакомо твоё начало загадочное.
Всё доброе и злое, что содержится в сердце
Ты это отображаешь, как симметричное,
Как бездонные небеса в глубоком колодце.

И тень твоя – словно день что блистает,
Будто бы ты в отражении зеркальном.
Ты тот, кто по-своему всё исполняет,
И в обыденной вещи уникальный!

Ты хочешь, чтобы я разгадал своим жалким духом
Чертоги путей непохожих, плохих и хороших, иначе,
Чтоб предательство друга для меня стало крахом,
Чтоб увидеть обман в торжествующей ныне удаче.

Омертвевшее сердце не чувствует жизнь,
Тайны добра и зла я не распознавал.
Мою бедную руку постигла казнь,
За те плоды, которые я не обрывал.

Властитель, я полон низкого страха,
В распутье и грязи стыда от сопротивления.
Я зябну от Божьего тёплого взмаха,
Во тьме без сознания, в злобе без зрения.

Но я невиновен, потому что себя терзаю.
Чист, потому что жду нового дня откровений.
Я недавно родился, и лишь на тебя уповаю,
Твоим лишь нектаром пьян я от наслаждений!

Теряюсь в мысли, которую я рожу,
С тобой возникает дрожь душевной струны.
Я не вижу пути, по которому я хожу,
Но глаза мои взглядом твоим полны.

Идти вверх по реке, до горячих потоков,
Знать наизусть и исток, и устье!
Но, наконец, и ночь, пожиратель звуков,
И иглы всё гуще в чёрном ненастье.

Падёт ли звезда во тьме безмолвной,
Она перейдёт из тьмы в темноту,
Сердце снуёт по тропе непрерывной:
К месту, откуда тронется в пустоту.

Где тот источник, в коем вода чистая,
Где истина первая недалека?
Не провожает никто в те немые края!
Всё глубже и всё чернее река.

Назад с прозрачных горячих источников!
Составить вместе начало и конец!
Опускается ночь – время для неудачников,
Где каждый своего злосчастья кузнец.

Как уносится вдаль стая птиц, человеку сходно,
Сквозь океаны, воздушной линией их пересекая,
Сдаются венцу терновому: за ним всё безысходно,
А перед ним стоишь ты, кровью своей истекая.

Ты как звезда прозрачное утро встречающая,
А мне досталось лишь глубокое потрясение.
Ты триста источников, уносясь сверкающие,
И все они были слезой отравлены во мгновение.

Ты проходила, словно ладья сквозь пену,
С возгласом о победе зари в предрассветный час.
Гимн Земли вечному Солнцу; и только мне замену -
Ряд чёрных флагов, который сквозь мрак угас.

Для кого-то рука твоя нежная, как цветок,
Для меня она обагрённая кровью рана.
Откуда и кто ты, не представляет никто:
Любовь или ненависть - женщина без изъяна.

Безымянен тот перекресток, на котором мы столкнулись,
У нас, как у путешественников, два различных пути.
Мы не знали, и мы не хотели, мы только в себя уткнулись.
Мы обошли ту минуту, чтобы себя друг от друга спасти.

Как во дворце великого множества зеркал,
Теперь в каждой мысли живёт тебя по одной.
В тебя проникает солнечных нитей накал,
Ты словно парус в море являешься самодостаточной.

Хочешь остаться или отправиться? Но куда
Поведёт твоя тропа? Какие же семена взойдут
На дороге с победой возврата? Если всегда
Тёмная пропасть, как к твоему маяку попадут?

Я смотрю на твои прекрасные глаза влюблённые,
Где горит огонь - кто знает - грешный или святой.
Ты целуешь другого или меня, уста твои искуплённые:
Ты целуешь невинно, как цветок, пропитанный красотой.

Моя любовь была бы твоим заточением,
С твоей безграничностью, ты на пьедестал поднята.
Между прочим, жизнь и смерть, с таким излучением,
С такой проницательностью ты только свята.

Ты час, от которого небо внезапно краснеет,
Символ больший, чем боли пережитой страница,
С тобою и божество, не под стать мне, окаменеет.
Ты более света закон, чем закон человечьего сердца.

Мы встретимся снова, кто знает, где и когда,
Я обернусь, ты отзовёшься просто и без помех.
Быть может, в момент мучительного стыда,
Когда в больном сердце падает первый снег.

Не будет на наших давно ушедших губах
Ни упрека, ни благодарности, ни печали.
Не будет больше, чем в наших прежних мечтах,
Чем в тот день, что друг друга мы повстречали.

Но со свежей страстью на тебя я иную смотрю.
Это новой любви решительный крик пробивается!
Может быть, в том, чего сердце жаждет, я сгорю,
Возникшее заново в новое время не завершается.

Время течет безлико. Нужны доказательства?
Тягостное ожидание просыпается. И что же?
Старыми, словно люди, кажутся чувства,
Одно на другое становятся так похожи…

Эти бессонницы, как будто оборванные,
Мне кажутся такими же, как старая боль.
Сегодня страстные слёзы чувствительные
Как слёзы вчерашние, словно ушедшие. Ноль.

Любовь теперешняя вызовет сотни желаний,
Любовь, что нам кажется чище, крепче и ярче.
Это старый мираж об эмоциях воспоминаний,
Фатальное эхо слов, произнесённых раньше.

Не осуждай существование мученья,
В тёмный вечер, у тускнеющего камелька.
Ведь нашему сердцу нет облегченья,
если в жизни нет что оплакать пока.

Мучение истоком стало твоей чистоты.
Оно тебя чинит красивою и сердечной.
Не проклинай уходящий момент мечты,
Только в своих страданиях ты стала вечной,

Свободной от смерти, свободной от грёз.
Сегодня и завтра твой путь заблистает вновь.
Когда мы увидим магию покаянных слёз,
Единственной нашей религией станет любовь.

Мы снова встретимся? Этого мы так долго ждали.
Ты мне руку дала и согласилась идти со мной.
Мы тропою пошли смутной и сомнительной,
Мы искали солнца, о восторгах мы вспоминали.

Мы упивались жадно и с воодушевлением,
Тем, что мы нашлись. Нами не предвкушалось
Как мы измучились страшно и исстрадались
Сомнением и отчаяния подавлением...

И когда навек расставались мы безуспешно,
Сердца наши нежно ладонями рук сжимая,
Ты ушла горестная, заплаканная и немая,
А появлялась прежде задумчиво и неспешно.

Нет! Та болезненная любовь, что ты ощущал
Теперь же клянёт в своей беспросветности долгой,
Быть может, бывала запалом, что возвращал
В объятья возлюбленных с властной тягой.

Мы любили враждою, она была наша реальность.
Сплин и холодная ненависть. Нам стало скучно,
когда однажды исчезла и эта ожесточённость,
Что нас держала, до сей поры, неразлучно.

Напоследок, пожатие рук и ледяное молчанье!
И тогда мы вложили в суровом отчаянии
Всю свою душу в одно с любовью лобзанье,
И весь яд ненависти в окончательное прощание.

Чтоб мне такт найти новый и яркий,
И уникальный талант, коего я не знаю,
Чтоб мне превозмочь этот путь далёкий
От брошенной муки к рифме, что подбираю.

Моя ничтожная мысль никогда не погибнет
В момент столь важный и проникновенный,
Святой огонь всю дорогу сопровождает,
С начала, такой огромный и вожделенный.

Как бы в конце стихотворения не ощутить
Щемящую боль, которая мне уже не нова.
Душа столько страданий не может вместить,
Для которых нет больше слёз и немеют слова.

Бывает, что жизнь не складывается из удач,
Исчезают мечты о солнце, когда льют ливни.
Возвращает прежде тот далёкий горький плач,
Что стоит, наверное, целой новой жизни.

Он помнит о жизни, среди вчерашних имён,
Через долгие дни страданий и исправлений.
Береги свое прошлое, до тех тяжёлых времён,
Когда будешь жить в мире прожитых впечатлений.

Ты взыщешь однажды, с волнением, подобострастно:
- Зачем столько слёз, и почему же такие страдания?
Пожалев, по причине того, что было душе так несчастно,
Наслаждаться всем тем, что приносят воспоминания!

Закатный свет становится серым светильником,
Октябрьское солнце слабеет и вот день угас...
А твоя душа увядает с болезненным криком,
Горькие слёзы стоит на дне твоих меркнущих глаз.

Пока в твоей куще день окончательно тлеет;
И тень громоздит силуэты прежних грехов.
Богатая лесом гора чистой росой запотеет,
А в сердце твоём пронесутся рифмы моих стихов...

Минуют тяжёлые такты, как яблоки с древа познания,
Как ключ что сквозь листья, и звезды, и тень сочится.
Имеются в каждом стихотворении слёзы страдания,
Любая строфа пытается в грудь больную пробиться.

Я встретил тебя потемневшую и понурую.
Прикрываешь слезу скупую, чтоб не текла.
И как тень безнадежную, саму себя изолируя,
В вечер растянутый ты рядом со мною была.

Все прошло. Мы по разным краям, как в тюрьме.
И любовь, и ненависть. И эти две стороны
Души угадывали, заглушено, словно во тьме.
Порываются слёзы потечь, но они уже выплаканы.

Из прошлого сердца, не проговорённое,
Скрытое, тёмное слово жаждет снова потечь...
Любовь приходит, как заново повторённая.
Быть может, нам это счастье нужно было сберечь.

Мне нужно знать, люблю ли я, с учётом опоздания,
Пусть сильный света луч порвёт эту мрачную тень,
Смиреной души человека любовь и страдания,
Рухнут на мрачных безвыходностей ступень.

Как сосуществуют в душе власти двух состояний?
И мир, что бушует, и стихи, что красноречиво молчат.
Пока старые мысли летят сквозь вечер бескрайний,
Новые мысли пронзительно пылко и сильно кричат.

Ни о чём не мечтаю, лишь громко воплю, что есть мочи,
Известно об этом только слезинок горючих стае.
Нарастает неистово горе, как река среди тёмной ночи…
Быть может, вовсе не точка это, а лишь запятая.

Дай мне силы чувствовать и любить, как прежде,
Когда былая надежда и счастье корчатся, умирая.
Наполнить все ночи вновь мечтаниями о надежде,
Слезами и ожиданьями, которым не сыщешь края.

Дай мне силы любить, наполняясь такими горькими,
Грубыми сладостями, чтобы мучится и страдать.
Не замечая боль, что я создаю терзаньями столькими,
Не видя заплаканных глаз, губы не целовать.

Дай мне силы любить тем сердцем, что ненастья
Несёт и сомнения, что значительнее и страшнее.
Не знает достоинств, потому, не знает счастья,
И ненавидит яростнее, оттого что любит сильнее.

Помнишь ли ты, как осенний лес погибает,
Голые ветви, утративши листья, остаются одни?
Жизнь, как лесник, их из-под растений сгребает,
С ними и мы ощущаем наши последние дни.

Думали мы, что, быть может, нам будет легче.
Но наши души окаменели, пройдя миллионы тюрем.
И держа один другую за руки ладони всё крепче,
Мы к перекрестку идём, как на свиданье со зверем.

Мы её скрывали в самом начале, но после…
Эту слезу не спрячешь, словно гребень в волосе.
Она всегда застревала, как кость в горле,
И всегда тяжело возникала дрожью в голосе.

Отчего же душа моя вновь безразлична...
Лучика солнца горящего, малейшего шума горы,
Будет достаточно, чтоб она стала радостна,
И звонко, прокатится голос, как сквозь рупоры.

Придёт ко мне чувственно в эти мрачные дни,
Как иллюзия чистоты, дама без громкого имени…
И торжествующе глядя на звёзд молодых огни,
Я буду искать пути для обновлённого времени.

В разговоре с душой я бесцельных речей избегу,
И буду стоять один, в цветов бескрайнем море...
Но ответ на обычный вопрос я найти не смогу:
Где начинается счастье и где кончается горе?..

Чарующие слова, что разрушены горем умышленно,
Эти эхо-стихи, что, не пробуждаясь, заснули,
Печаль, что выросла и отошла насильственно,
И слёзы, что с век никогда не смахнули.

Вечером уплотняется воздух, словно в тиски,
А душа миновавшего дня, невесело бродит,
Слышатся хмурых и сломанных фраз куски,
Они в реке, в ветке, в ветре песню находят.

Тогда возникает эхо страданья забытого,
И боль от крови ран, давно затянувшихся...
Сердцу никто не раскроет глаза закрытого,
Скроется след от слёз внезапно вернувшихся.

Как быстро живу! А часы тяжело медлительны,
Пролетают, как белые птицы. Не знаю только
Почему одни дни быстры, а другие длительны?
Зачем это и куда? Не интересуюсь нисколько.

В ногах у сфинкса я, не переставая, ночую,
Сердце моё, всегда однообразно мрачное,
Меж тем, что прошло и пройдет, всегда кочую.
И каждый мелькнувший момент - нечто вечное.

У меня не было никогда минуты свободной,
Я находил настойчиво текущих рек устья.
Часы навсегда были скручены к исходной,
Разрываясь посередине между слёз и счастья.

Я хочу в твоем сердце, после всех этих мук,
Оставить одну ностальгию влюблённостью.
Всё не станет, когда понимаешь, что нет разлук,
Идёшь от веселья к печали, от боли к счастью.

Хочется лишь любви, что однажды пройдёт,
Внутри тебя, и как сумрачный день умрёт.
Как умирает куст роз: запах, который даёт,
Это искренняя душа, что тебя переживёт.

И когда дни эти вечность разрушит,
Ты вспомнишь имя моё, по нему тоскуя.
Его заново сердце твоё расслышит
Во вздохе рифмы и шёпоте поцелуя.